ГЛАВА LXI

Распятие

«Иди, воин, приготовь крест!» [791] Подобной формулой, полной ужасного значения, должен был Пилат дать свой окончательный приказ римской страже. Было около девяти часов, и казнь последовала тотчас за произнесением приговора. Нескольких минут достаточно было для необходимых приготовлений. Воины, обязанные привести приговор в исполнение, сорвали с Иисуса покрытую кровавыми пятнами багряницу, одели Его снова в Его одежды, изготовили крест, возложили Ему на плечи и повели к месту казни [792] . Близость великого праздника и мириады собравшегося в Иерусалим народа заставили желать воспользоваться удобным случаем навести ужас на всех злоумышленников.

Два разбойника и возмутителя, не из важных преступников, избраны были на казнь одновременно с Иисусом. Каждый из них нес свой крест. Отряд воинов в полном вооружении шел под командой сотника, и среди тысяч зрителей, глядевших с холодным любопытством и неистовой враждой, процессия двинулась в путь.

Объем и размеры креста не могли быть так велики, как мы видим на множестве живописных произведений. Распятие было у римлян самым обыкновенным наказанием и ясно, что они не слишком затрудняли себя устройством орудия позора и казни. Он, без сомнения, сделан был из простого дерева, какое попало под руку (может быть, из оливы или сикомора), и сбит самым грубым образом. Само собой разумеется, что несение такой массы, которая могла бы поместить на себе и удержать на весу тело человека, для всякого ослабевшего от предварительного бичевания, было мучительным страданием, а для Иисуса — невыносимой пыткой, потому что Он предварительно истомлен был не одними истязаниями, но неприятностями предшествующих дней, сильными волнениями, нравственным борением в саду, тремя допросами, тремя присуждениями к казни, продолжительным и утомительным разговором в претории, испытанием у Ирода и зверскими и оскорбительными посмеяниями, которым Он подвергался сначала в синедрионе и у его служителей, потом у телохранителей Ирода и, наконец, у римских воинов. Все эти пытки, с прибавлением к ним болезненных ран от бичевания, окончательно надломили физические силы Иисуса. Изнеможение, а может быть, и падение под страшным бременем, очевидно показывали, что у Него недостало сил донести крест от претории до Голгофы. Если бы иудеи не сжалились над Его слабостью, то римские воины не допустили бы медленности и задержки, как неминуемых от того последствий. Но сами иудеи нашли способ избавиться от затруднения. Дошедши до городских ворот, они встретили шедшего из села человека, известного первым христианам под именем Симона Киринейского, отца Александра и Руфа, из которых два последние упоминаются в Деяниях Апостольских, а равно в посланиях к Тимофею и Римлянам [793] . Очень может быть, что, вследствие намеков некоторых из сопутствующих относительно сочувствия Симона к Страдальцу, начальствующие и старейшины, без зазрения совести, заставили Симона принять на себя тягостную обязанность нести орудие казни [794] .

Таким образом, печальная процессия продолжала идти своей дорогой, и хотя апокрифические предания римской церкви рассказывают множество случаев на этом скорбном пути, но Евангелие передает только одно событие. Св. Лука говорит, что среди народа следовало за Иисусом множество женщин. Вероятно, в этой движущейся толпе шли такие личности, которые видели чудеса и слышали слово Его, или такие, которые если не окончательно, то до известной степени убеждены были в Его мессианстве, когда не могли отвести своих глаз от Его уст, произносивших великие проповеди в храме. Участвовали, вероятно, и некоторые из тех, которые пять дней тому назад сопровождали Его из Вифании с пением «Осанна» и помаванием пальмовыми ветвями. Но от мужчин Он не слыхал, по-видимому, ни одного слова жалости или сострадания. Иным сомкнула уста робость неверия, другим — глубокое изумление, а немногим, может быть, безграничная печаль. Но женщины, более склонные к сожалению и менее подчиняющиеся контролю чужого влияния, не могли и не хотели скрывать своей скорби и ужаса, которыми исполнились их сердца при этом зрелище. Они били себя в груди, оглашали воздух рыданиями, так что Иисус решился остановить их вопли словами торжественного предостережения. Дщери Иерусалимский — сказал Он, обращаясь к ним, — не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и детях ваших. Ибо приходят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие. Тогда начнут говорить горам: падите на нас, и холмам: покройте нас. Ибо если с зеленеющим деревом это делают; то с сухим что будет? Ничто не обязывало подавлять в себе этого внезапного порыва нежности женской души, при виде великого пророка в час позора и истощения, с герольдом, провозглашающим Его преступления, — при виде римских воинов, несущих надпись, содержащую Его царский титул, для посмеяния народного, — при виде Симона, склонявшегося под тяжестью креста, к которому Иисус должен быть пригвожден. Но Он предостерегал их, что если видимым ими зрелищем завершалось все в настоящем, то более тяжкие по воды горя ожидают их самих, детей их и все поколение в будущем. Многие из них и большая часть их детей доживут и увидят реки крови, которые разольются в городе и храме, — ужасы пыток, каких не знавал свет и против которых не устоит никакая твердость человека, — время, когда люди готовы будут скрыться под подошвой холма, на котором стоит их город. Смоковница их народной жизни еще зелена; но, если такие темные дела возможны теперь, то что же сделается, ^огда это дерево завянет, иссохнет и будет готово к сожжению [795] ? Если в дни надежды и благодати они поступили таким образом со своим непорочным Освободителем, то чего можно надеяться в дни проклятий, безумства и отчаяния? Если, при полном дневном свете, священники и книжники распяли Невинного, что будет во время полночных оргий и облитых кровью вакханалий зилотов и убийц? Это был день преступления: то будет день, когда само преступление будет им за себя мстителем. Такое торжественное предостережение, такая последняя речь Иисуса на земле имели смысл не только для тех, которые их слышали, но, как каждое Его слово, были полны иного, более глубокого и обширнейшего значения для всего человечества. Они напоминают каждому сыну человеческому, что за временами беззаботных наслаждений и богохульного неверия наступит минута суда, — что хотя долготерпение Божие безмерно, молчание Его непрерывно: но для каждого человеческого существа, которое на земле живет в удовольствии, ест, пьет и упивается, настанет минута, когда оно услышит громовые раскаты небесного гнева, увидит Его воспламененные молнии.

Так прошли они до рокового места, называемого Голгофа, или Лобного. Почему таким образом называлось оно, неизвестно. Может быть потому, что было определенным местом для совершения уголовных наказаний; может быть потому, что имело вид голого, кругловатого, похожего на скальпированный череп возвышения, — хотя в евангелиях читается просто «место», а о холме или горе ничего не упоминается. Много было писано об этом предмете, но в точности ровно ничего не исследовано. Нет ни малейших данных, приближающихся насколько-нибудь к достоверности и, по всей вероятности, настоящее место погребено и исчезло под горами обратившихся в щебень развалин десять раз осажденного и десять раз разоренного города. Все, что мы знаем о Голгофе, что нам сколько-нибудь известно и что Богу угодно было нам открыть, заключается только в том, что место это было за городскими воротами. Религия Христова есть учениие духовное; оно не нуждается в вещественных памятниках, не зависит от святых мест; оно не говорит своим детям: вот здесь, или вот там! [796] , но твердит постоянно, что царствие Божие внутри вас.