Они думали, что Иисус должен будет ответить: «да» или «нет». Уклониться от такого ясного вопроса, предложенного с осторожностью, откровенностью и почтением, невозможно. Он может ответить: «да, это законно». Тогда опасность для Него со стороны иродиан отстранится, потому что Он сам не будет опасен для них или для их целей. Зато, если Тот, которого народ принимает за Мессию, признает открыто языческую тиранию и объявит законною подать, поднимающую всю желчь в народе, то подобное решение потушить опасный для них народный энтузиазм, заставит исчезнуть всякое почтение, которое народ питал к Иисусу. С другой стороны, если, как они думали наверное, Иисус признает правильным взгляд на это дело соотечественника Иуды Гавлонита и ответит: «нет, незаконно», то и в этом случае они одинаково избавятся от Него, потому что тогда Он становится явным возмутителем власти римлян и их новые друзья иродиане могут представить Его на суд прокуратора, а Понтий Пилат, действующий круто по своим претензиям, если будет нужно, тотчас же, без малейшего замедления, смешает Его кровь с кровью жертв, как Он это сделал уже с галилеянами.

С затаенным дыханием ждали они ответа. Если им удалось скрыть нетерпение, светившееся в их взорах, то Иисус видел жало и сердце шипевшей змеи. Они высказывали ласки, называя Его учителем истинным, неумытным и бесстрастным судьею, а Он запятнал их презренным именем: лицемеры. Слово это не льстило их надеждам, сокрушало в прах их коварство. Что искушаете Меня, лицемеры? сказал Он, принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его. Они, вероятно, не хотели носить с собой римской монеты с языческими символами, хотя во всякое время могли вынуть из-за пояса еврейский сикл. Но им стоило только войти во двор язычников, чтобы взять у ростовщиков ходячую римскую монету. Удивленный народ стоял в молчании, пока они принесли и вручили Ему динарий, на одной стороне которого отштамповано было гордое, красивое, но злобное и презрительное лицо императора Тиверия, с надписью вокруг Pontifex Maximus (великий жрец). Это была случайность, потому что римляне, относясь с презрением к народным предрассудкам, но всегда уступая им, — такова была общая характеристика их правления, — дозволили иудеям [599] чеканить для внутреннего обращения монету без императорских изображений, а с их знаками: пальмами, лилиями, виноградными гроздьями и тому подобное. Чье это изображение и надпись? спросил Он. Они сказали Ему: кесаревы. Тогда коварный вопрос их разрешался самым простейшим образом: отдавайте кесарево кесарю. Этого было вполне достаточно, потому что принятие народом такой монеты было ответом на вопрос и указывало ее значение. Но в ответе своем Он употребил слово, яснее и ближе выражающее то, о чем они спрашивали. Они допытывались: «позволительно ли давать?» Он исправил их ошибку, употребив в ответе: «отдавать» или «возвращать». Подать эта была не добровольным даром, но законной обязанностью, — не приятной жертвой, но политической необходимостью. Евреи понимали это в совершенстве и вследствие времени их величайшие раввины [600] ясно высказали в своих произведениях, что принятие на монете изображения какого-либо государя есть признание его верховной власти. Таким образом, принимая динарий за ходячую монету, они явно признавали кесаря своим государем, и лучшие из них разрешили вопрос положительным образом, уплачивая подать беспрекословно. На обязанности их лежало повиноваться власти, которую они признали общим решением, а подать при этих обстоятельствах представляла только эквивалент выгод, которые они получили [601] . Но Иисус не хотел остановиться на этом. Он прибавил более глубокое и более значительное изречение: а Божее Богу [602] . Кесарю должны вы отдавать монету, которую допустили, как символ его власти, и которая носит его изображение и надпись, а Богу должны предавать самих себя. Ничто не могло так широко раскрыть глубины лицемерия фарисейских совопросников, как то обстоятельство, что несмотря на Божественный ответ, несмотря на тайное убеждение в его справедливости, они впоследствии поставили Ему в вину, будто бы Он запрещал платить дань кесарю [603] .

Изумленные и униженные внезапным и полным уничтожением плана поражения, который казался для них непреодолимым, они к собственной их досаде принуждены были только удивляться непогрешимой мудрости, которая в одно мгновение разорвала сеть их софистического коварства, и удалились с прискорбием. В словах Его не было ничего такого, к чему можно было бы привязаться. Но неустрашенные неудачей саддукеи думали, что могут действовать успешнее [604] . В вопросе их слышалось что-то надменное, непокорное. Они явились с меньшей ненавистью, но с большими насмешками и презрением. До сих пор эти холодные эпикурейцы по большей части презирали и не хотели знать назаретского пророка. Имея поддержку в присоединившихся к их секте некоторых очень важных священников, а также некоторых богатейших граждан, состоя в лучших отношениях с иродианской и римской властями, чем фарисеи, — саддукеи, до этого времени, были менее настойчивы и задали себе теперь слишком неважную задачу побеспокоить только Иисуса, приведя Его в замешательство и затруднение. Они выступили со старым, обветшалым, казуистическим вопросом, зародившимся в таком же самодовольном невежественном уме, как и многие из возражений, поднятые новейшими саддукеями против воскресения тела. Это была путаница доказательств, способная только подтвердить их неверие, а вместе с тем и поставить в затруднение противников. Обращаясь к Иисусу с насмешливым почтением, они представили Ему на вид установление Моисеево о браках по праву ужичества, приводя за действительный довольно грубый, существовавший только в их воображении, случай, что, будто бы по смерти старшего брата без потомства, вдова переходила последовательно в супружество к шести младшим братьям, которые умирали таким же образом один за другим бездетными. По воскресении, спросили они насмешливо, чьею из семерых будет она женою? Фарисеи, как мы можем судить по Талмуду, поставили уже вопрос на более прямой путь, определивши, что по воскресении она должна оставаться женой первого мужа, если бы Иисус с своей стороны дал хотя тот же самый ответ, то ввиду признания законности такого мнения людьми, считавшимися по уму гораздо выше саддукеев, трудно было бы этим последним отрицать подобное выражение или что-нибудь выиграть предложением такого пустого и материалистического вопроса. Но если речь Иисуса, по ее строгости была сходна с речью предшествующих и современных учителей Его народа, то между духом и правилами их и Его учеников существовало такое же расстояние, как между землей и небом. Если бы Он был учитель-человек, то отвечал бы на этот вопрос также насмешливо, как он был предложен. Но дух насмешки чужд голубиного духа. Надменным и сварливым совопросникам Он без всякого презрения дал ответ, исполненный глубокого значения и достопамятный навек, хотя вопрос предложен был слишком неожиданно. Ответ этот так широко открыл двери рая, что люди могли видеть внутрь его гораздо дальше, чем прежде. В нем высказывалось против одной из самых обыкновенных форм неверия такое доказательство, которого не придумал ни один равви, ни один пророк, но высказалось не с такой сосредоточенной суровостью, какая замечается в предыдущем ответе фарисеям и иродианам вместе, потому что мнение саддукеев обличало скорее нелепое легкомыслие, нежели глубоко укоренившуюся злобу. Иисус отвечал им, что они заблуждаются вследствие незнания отчасти Писания, отчасти силы Божией. Если б они сколько-нибудь побольше знали хоть эту последнюю, то не воображали бы, что жизнь сыновей воскресения будет только отражением и повторением жизни сынов мира. За могилой, в небесах, хотя любовь и остается, но все земные, человеческие отношения прекратятся и переменятся в новые. Сподобившиеся достигнуть того века и воскресения из мертвых не будут ни жениться, ни выходить замуж и не умрут вовеки, ибо они равны ангелам, и суть сыны Божии, будучи сынами воскресения. Затем, обращаясь к их незнанию Св. Писания. Он спросил их: разве они никогда не читали в книге «Исход», как Господь описывал самого Себя их законодателю, что Он Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, а при этом разве они не подумали, как неважен был бы этот титул, если бы Авраам, Исаак и Иаков представляли только горсть праха, рассеянного по земле ветром, или мертвые кости, которые должны истлеть в Хеттейской пещере? Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. Итак, вы сильно заблуждаетесь. Ужели возможно, чтобы Он дозволил Себе назвать Себя Богом праха и пепла? Как нова, как светла, как глубока эта мысль, служащая к изъяснению Св. Писания. Саддукеи, вероятно, предполагали, что слова эти означают просто: Я Бог, которому верили Авраам, Исаак и Иаков; но как ничтожно было бы такое выражение, как мало способно вдохнуть веру и особую смелость для какого-нибудь геройского предприятия! Я — Бог, на которого надеялись Авраам, Исаак и Иаков, а к чему, если не к воскресению, могла привести их такая надежда? К смерти, к обращению в ничто, к вечному молчанию, к стране мрачной после жизни, полной испытаний, которую последний из этих патриархов назвал путешествием нескольких бедственных лет. Но не так думает Господь. Он думает и Сын Его изъясняет, что Тот, кто есть помощь и упование всех концов земли, будет помощью и опорой навеки и что будущий мир не сделается для нас страною забвения.